Юрка

В детстве я играла с двоюродным братом Юркой в мертвецов: мы ложились в бабушкиной комнате на кровать и притворялись мертвыми. Потом входил третий, ведущий, и пытался нас рассмешить. Поднимал руки, ноги, трогал лицо, и только если мы долго не смеялись — щекотал. У нас получалось отлично лежать вдвоём когда водила Светка, младшая сестра Юрки. Ей все-никак не удавалось рассмешить, мы были старшие и опытные и могли лежать очень долго. А сейчас Юрка лежит по настоящему мертвым, и длинные ресницы неественными пучками торчат из глаз.

На поминальной службе священник спрашивает, что случилось. «Потерялся» — говорит мой брат. «Потерялся» — вторит брату отец. Священник кивает. «Водку пил.. Потерялся». На кладбище, где Юрку хоронят, вспоминаю, как мы убегали на пруд, набрав пасхальных яиц от родственников. Забирались на дерево и кидали в воду сначала скорлупу, а потом просто надкушенные яйца. Съесть больше четырёх невозможно. Я иду искать это дерево, и, наверное, это оно. Все подходы к нему заросли, и пруд теперь — торчащие ветки. На моем беззаботном и счастливом кладбище, где наши семьи были целы, и солнце светило ярко.

Я ребёнок. Слышу как моя мама врет Юрке по телефону:

Это Юрка зовёт меня гулять. Мы дети, и ещё никто не знает, кто кем станет. Может быть это меня ждет трагедия, а Юрка станет сильным и успешным. Но этот взрослый уже решил, что нет, не станет, и бесцветным, приглушенным голосом говорит это. Для шестилетнего Юрки нет семилетней Кати. Как не бежать от семьи, после смерти семья забирает тебя к себе, кладёт рядом с отцом, дедом, прадедом. Я сижу рядом с водителем, я должна не пропустить поворот на наше кладбище, я не помню как мы хоронили твоего отца. Ты был?

А помнишь, помню, как провела одно лето с тобой. Мы гуляли под высоковольтными линиями, и все гудело, от линий и от жары. И дождь, когда до вашей деревни было не доехать ни на чем, потому что глина, но у твоего отца был УАЗ. Мы плавали в прудах и встречали рассвет, и это была та граница из детства в юность, когда ещё одна зима и влюблённости становятся серьёзней. В автобусе по дороге назад моя мать над чем-то смеётся с другой родственницей. А потом говорит гадости в такси. Я прошу ее замолчать и мы молчим неделю.

На 40 дней сидим в твоей комнате. Раньше в этой комнате накрывали большой стол и отмечали дни рождения. Это была комната бабушки. Помню большие старые колонки, которые стояли под потолком. Играла музыка, мы показывали представления и все родственники смотрели на нас. Сейчас здесь горит одна лампочка и запах. Запах победившего алкоголя, въевшегося в стены дыхания и мочи. Еще стол и две скамьи. Откуда вообще взялись эти скамьи? Твоя мать говорит, что перед смертью ты постоянно слушал одну песню, и что она прямо про тебя. Ленинград «Мне бы в небо». Алена включает эту песню на смартфоне, и мы все её слушаем, Даша всхлипывает. «Я лично бухаю, но могу ускориться» там у Шнура. Поминки под Ленинград как новая реальность. Я думаю, какая песня Ленинграда подошла бы к моей смерти.

Мой космический брат, рождённый в день космонавтики, все таки улетел в небо. Потерялся и ускорился.